Мемуары [Лабиринт] - Вальтер Шелленберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внешне Керстен был мало привлекательным человеком — кругленький, толстенький, весом, думаю, около ста килограмм. Глядя на его мясистые руки, трудно было представить, что кончики его пальцев обладают особой чувствительностью. К тому же зрачки его светло-голубых глаз были обведены странными черными колечками, которые порой придавали его взгляду нечто змеиное. В обращении он был добродушным и приветливым, даже жовиальным. У него была только одна страсть — он безумно любил всяческие сделки. Он покупал все, что мог достать «по дешевке», например, дюжину часов или зажигалок. Кроме того, у него была слабость к сплетням. Все это, а также зависть, которую вызывало у многих его положение, снискало ему со временем немало врагов. Кое-кто высказывал даже подозрение, что он является агентом английской разведки. Когда я однажды заговорил с Гиммлером об этом, он сказал: «Бог ты мой, да этот толстяк для этого слишком добродушен, он никогда не сделает мне неприятности. Но все же, если вы хотите выяснить этот вопрос — пожалуйста, это ваше дело. Но только старайтесь не обидеть его».
Несомненно, Кальтенбруннер (с января 1943 года ставший преемником Гейдриха) и Мюллер сделали бы все, чтобы «свалить» Керстена, но из-за Гиммлера они не осмеливались подступиться к нему. Благодаря этому, а также не в последнюю очередь и моей поддержке, которую я оказал ему, помня о своих планах, Керстен вышел из этой истории невредимым.
Вернемся теперь к нашей беседе с Керстеном в Житомире. Выяснилось, что он полностью согласен с моими мыслями о своевременном окончании войны. Он даже тут же согласился использовать для этого свое влияние на Гиммлера. Кроме того, он ободрил меня, сказав, что, насколько ему известно, я на хорошем счету у Гиммлера, чем придал мне силы самому заговорить с Гиммлером на эту тему. Я, со своей стороны, обещал Керстену защищать его от Мюллера.
За ужином, в первый вечер моего пребывания в Житомире, Гиммлер беседовал о чем угодно, только не о войне — он говорил об Индии, затронув при этом различные аспекты индийской философии, и в конце концов оседлал своего любимого конька — средневековые процессы ведьм. Он оживленно рассказывал о последних научных исследованиях в этой области, высказав сожаление о том, сколько «доброй немецкой крови» — имея в виду тысячи «ведьм» — было пролито в угоду суевериям. Отсюда он перешел к католической церкви и испанской инквизиции, назвав их «характерным порождением примитивного христианства».
(В действительности же, как я заметил позднее из его высказываний, он восхищался католической церковью. Например, он часто вспоминал, как он сам, будучи подростком, «исполненным веры в бога», служил министрантом святую мессу. Но, как я уже говорил, ненависть к отцу перешла у него в ненависть к церковным обрядам и организации, что проявлялось в его лекциях о католицизме).
На следующее утро Брандт вызвал меня на доклад. Он сказал, что Гиммлер во второй половине дня планировал поехать к Гитлеру в Винницу и захотел перед поездкой узнать от меня о состоянии китайско-японских переговоров о компромиссном мире. Мой доклад длился почти всю первую половину дня. Под конец Гиммлер спросил меня неожиданно: «Вы выглядите таким озабоченным, что, плохо себя чувствуете?» «Напротив, рейхефюрер, — ответил я, — лечение у Керстеиа придало мне новые силы». Гиммлер изучающе посмотрел на меня и сказал, что ему приятно слышать о взаимопонимании, достигнутом между мною и Керстеном. Тут я решился перейти прямо к делу.
«Я знаю, — сказал я, — насколько вы заняты, но все же я хотел бы вернуться к важнейшей части моего доклада. Но я не хотел бы начинать разговор, прежде чем узнаю, достаточно ли у вас времени, чтобы спокойно выслушать меня».
Гиммлер занервничал: «Что-нибудь неприятное, что-нибудь личное?»
«Ничего подобного. Я хотел бы вам сообщить о деле, которое, может быть, потребует трудных решений». В этот момент в комнату вошел Брандт. Гиммлер дал ему несколько распоряжений и сказал, глядя на меня, что он думает перенести свою поездку в Винницу и после обеда ожидает меня снова у себя.
Во время обеда Гиммлер был удивительно весел и общителен. Я предполагал, что за этим скрывается хаос чувств и мыслей, царящий у него в душе, которые он хотел насильственно подавить. Иногда он добивался этого, становясь особенно жестким и холодным, а иногда, как и теперь, надевая маску беззаботности и сердечности.
После обеда он сразу же вызвал меня в свой кабинет. Он встал из-за письменного стола, что случалось редко, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Затем он пригласил меня сесть и закурил сигару — что было тоже совершенно необычно для него.
«Прошу вас, начинайте», — сказал он вежливо.
Я попросил у него разрешения начать издалека, учитывая необычность темы, которую я намеревался обсудить. Гиммлер кивнул в знак согласия. Я начал рассказывать ему один небольшой эпизод из своего прошлого, когда я был референдаром [41] в суде. Мне очень хотелось отделаться от одного очень сложного судебного дела, и я заранее, пока оно еще слушалось, написал в своем отчете, какой приговор вынесен. После этого председатель суда вызвал меня к себе и сказал, что в моем отчете о слушании дела отразились два качества — пунктуальность и умение очень быстро работать (о втором качестве он упомянул в ироническом тоне). Он пожелал дать мне несколько добрых советов, которые, он надеется, я учту на будущее. Он по-деловому объяснил мне, что из материалов дела можно сделать самые различные выводы. Я должен, спокойно взвесив все обстоятельства, учесть все возможные решения, а не идти лишь одним путем, придерживаясь единственного решения. Не только в юридической практике, добавил он, но и позже, в жизни, человек встречается с настолько разными оценками проблем, что ему никогда не мешает вспомнить о возможности альтернативы.
Гиммлер удивленно смотрел на меня из-за сверкающих стекол своего пенсне со смешанным выражением любопытства и недоверия. Я выдержал его взгляд и продолжал: «Я на самом деле никогда не забывал эти слова, и, в конце концов, они побудили меня, рейхсфюрер, задать аналогичный вопрос вам». Я еще раз глубоко вздохнул и произнес:
«Осмелюсь спросить, рейхсфюрер: в каком ящике вашего письменного стола прячете вы вариант решений относительно конца войны?»
Гиммлер сидел передо мной, совершенно ошеломленный. Лишь после томительного молчания он обрел дар речи: «Вы что, с ума сошли?». Голос его почти прервался. «Вы не в себе? Как вы вообще осмелились разговаривать со мной в таком тоне?»
Я ждал, пока схлынет первое возбуждение. Затем я ответил: «Я знал, рейхсфюрер, что вы прореагируете на мои слова именно так. Я даже думал, что мне придется еще хуже».
«Вы заработались; вам необходимо на несколько недель уйти в отпуск», — сказал Гиммлер. Его голос был уже не таким громким и раздраженным, что подбодрило меня и я продолжал говорить. В. общих чертах я обрисовал ему соотношение воюющих сторон в настоящий момент, опираясь на свои сведения. Говоря это, я заметил, что мои объяснения заинтересовали его. Он молча покачивал головой, не прерывая меня.
«Даже такой человек как Бисмарк, — сказал я в заключение, — находясь на вершине своего могущества, держал наготове вариант решения. Сейчас Германия пока еще находится на вершине своего могущества и еще имеет неплохие шансы побудить своих противников пойти на компромисс».
Гиммлер встал и в раздумье стал расхаживать по комнате. «Пока советчиком фюрера является Риббентроп, этого не произойдет», — произнес он, как будто разговаривал сам с собой. Я тут же подключился, торопясь, пока настроение Гиммлера не изменилось. Ведь если мне сейчас не удастся утвердить его в решимости действовать и вырвать у него согласие, которое связало бы его, то следовало ожидать, зная его характер, что он, попав под влияние Гитлера, вновь проявит колебания. Поэтому я, не теряя времени, постарался укрепить его мнение о Риббентропе как о деятеле, которого пора сменить.
«Он постоянно отклоняет мои предложения по внешнеполитическим проблемам и выступает против них», — сказал Гиммлер. Здесь я еще подбросил дров в огонь, стремясь разжечь его злобу против Риббентропа, напомнив ему, что только из-за своеволия и близорукости Риббентропа усилия японцев выступить в роли посредников между Германией и Россией, а также наши попытки посредничества между Японией и Китаем потерпели крах. Кроме того, я упомянул о том, что на советских заводах стали использоваться китайские рабочие.
Гиммлер медленно подошел к своему письменному столу, на котором стоял большой глобус. Он провел ладонью по обширному пространству, занимаемому Советским Союзом, потом повернул глобус и указательным пальцем коснулся крошечной территории Германии. «Если мы проиграем войну, нам не будет спасения», — сказал он. Затем он так же показал рукой на Китай: «А что будет, если однажды Россия объединится с Китаем? Особенно если это приведет к смешению рас?»